Никита Воробьев, директор по экологии и климату группы НЛМК,— о техниках и технологиях снижения углеродного следа компании и ее продукции, а также издержках и выгодах низкоуглеродного развития для России в интервью «Ъ».
— В Глазго многие удивлялись, что Россия в принципе стала что-то делать для снижения углеродного следа своей экономики. Расскажите, как в этом участвует компания?
— Да, действительно, есть такой миф, что российские компании никогда не занимались ни экологическими, ни климатическими вопросами и безнадежно отстали. На самом деле, это далеко не так. Группа НЛМК давно и последовательно снижает углеродный след. Например, за последние десять лет мы снизили расход угля для производства стали на 25% — а это 2,5 млн тонн угля в год, или такой объем эмиссии СО2, который эквивалентен выбросам нескольких миллионов автомобилей.
Сегодня мы уже достигли неплохих показателей: например, эмиссия СО2 наших доменных печей — на уровне 10% лучших в Европе, в целом мы входим в число глобальных лидеров, но, конечно, реализуем и новые проекты. Например, строим новую электростанцию на попутных газах металлургического производства, которая позволит повысить долю собственной генерации НЛМК с 65% до 95% и сократить эмиссию парниковых газов на 650 тыс. тонн в год. Внедряем новые технологии обогащения руды, которые позволят увеличить содержания железа в сырье и снизить расход топлива доменных печей — это еще более 800 тыс. тонн СО2 в год.
Но мы понимаем, что потенциал текущей технологии ограничен, и планируем создание нового производства на базе наилучшей доступной сегодня промышленной технологии — прямого восстановления железа. Эта технология имеет углеродный след в два раза ниже по сравнению с «классической» доменной технологией и позволит нам предотвратить эмиссию более 3 млн тонн парниковых газов только в рамках упомянутого проекта, который мы реализуем в Белгородской области.
Мы также исследуем и технологии улавливания и использования СО2, применение биотоплива, прорабатываем внешние климатические проекты и много других направлений, поскольку понимаем, что сегодня нет «серебряной пули» в сфере декарбонизации.
— Вы уже считаете косвенные выбросы парниковых газов, происходящие от вашей деятельности? Каким образом вы намерены снижать эту часть эмиссии?
— Да, в прошлом году мы впервые произвели такую оценку. Сразу скажу: поскольку мы вертикально интегрированная компания, объем Scope 3 (косвенные выбросы, охват 3 — “Ъ-Регенерация”) для нас существенно уступает первым двум охватам — менее 8 млн тонн Scope 3 против порядка 34 млн тонн Scope 1 и 2 (прямые выбросы, связанные с основной деятельностью компании.— “Ъ-Регенерация”). Для нас Scope 3 — это прежде всего эмиссия от добычи, переработки и транспортировки каменного угля, природного газа, жидкого топлива и так далее.
Главное, что мы непосредственно делаем для снижения косвенной эмиссии,— сокращаем само потребление топливно-энергетических ресурсов. Также мы начинаем работу с поставщиками по предоставлению информации об углеродном следе продукции и расходе энергии. Компания видит в этом направлении один из инструментов декарбонизации. Например, стимулируя поставщиков угля снижать выбросы метана при его добыче и переработке.
— Готова ли, на ваш взгляд, компания, да и вся российская промышленность, к радикальному снижению углеродного следа?
— Вы знаете, сегодня это вопрос не только готовности компаний, но и наличия возможностей для этого, прежде всего технологических и ресурсных. Могу сказать однозначно, что группа НЛМК — одна из тех, кто имеет лучшие возможности для трансформации в условиях активной климатической повестки. Во-первых, у нас есть собственное сырье, причем такого качества, которое может быть использовано для упомянутой технологии прямого восстановления железа. Лишь 30% железорудного сырья в мире пригодно для этих целей. Во-вторых, мы имеем собственное производство на рынках, где наиболее активен спрос на низкоуглеродные продукты, прежде всего ЕС. И, в-третьих, мы уже инвестируем в технологию, которая может в перспективе позволить действительно достичь радикального снижения углеродного следа. Сегодня мы планируем использовать для восстановления железа природный газ, но после появления промышленно освоенных технологий восстановления железа водородом, а также достаточного объема низкоуглеродной электроэнергии данная технологическая цепочка позволит снизить уровень углеродоемкости группы до 0,1–0,2 т СО2/т стали, или более чем на 90%. Это действительно радикально. И мы будем к этому готовы на горизонте уже ближайших 10–20 лет.
— За какой инструмент регулирования вы бы проголосовали: углеродный налог, рынок торговли сокращениями выбросов или их комбинацию?
— Вы знаете, я думаю, что сейчас основным драйвером должен стать рыночный стимул для декарбонизации: предприятия будут снижать углеродный след, потому что это одно из требований клиентов, есть активный запрос с их стороны. Что касается регулирования, то для определения эффективной модели необходимо для начала провести полноценный анализ по отраслям, определить отраслевые бенчмарки, провести переговоры с ЕС о взаимном признании регулирования (в контексте активно обсуждаемого трансграничного углеродного сбора) и только потом принимать решение о том, как будет выглядеть система в России. Да, в мировой практике мы чаще видим системы торговли квот, но это непростая система, которая требует тщательного администрирования.
— Рассматриваете ли вы появление внутренней цены на углерод в компании в качестве инструмента декарбонизации?
— Не просто рассматриваем, а уже используем. Для всех проектов с материальным СО2-эффектом мы уже сегодня считаем экономический эффект в двух вариантах: с учетом и без учета углеродной цены. И у нас уже есть положительные примеры, когда этот фактор позволил запустить ряд значимых для компании проектов.
— Какими вы видите среднесрочные и долгосрочные издержки и выгоды низкоуглеродного развития для России?
— Российские металлургические компании могут демонстрировать конкурентоспособность в условиях декарбонизации. Мы уже создаем передовые продукты для адаптации общества к условиям углеродной нейтральности. Сталь играет ключевую роль в создании энергетических и транспортных систем будущего, устойчивой к изменению климата инфраструктуре, в жилищном строительстве, низкоуглеродном производстве и сельском хозяйстве. Мы уже производим такую продукцию. Это, например, электротехническая сталь #НЛМК, которая повышает эффективность трансформаторов и электродвигателей и позволяет сократить эмиссию СО2 у конечных пользователей на 8 млн тонн в год за счет замещения двигателей внутреннего сгорания. Кроме того, мероприятия по декарбонизации позволят реализовать потенциал металлургии как части экономики замкнутого цикла не только потому, что сталь — это полностью перерабатываемый продукт, но и потому, что большой объем нашей попутной продукции используется в других отраслях: от химической до отрасли дорожного строительства. Так что, уверен, выгод здесь точно больше.
